Из воспоминаний Евгения Франца

27 января значимая дата для всей России. В этот день 1944 года закончилась 872-дневная блокада Ленинграда во время Великой Отечественной войны.

Прорыв блокады в январе 1943 года несколько улучшил положение ленинградцев, но вражеское кольцо вокруг города сохранялось еще почти год. Вечером 27 января в ознаменование окончательного снятия вражеской блокады, которая была начата 8 сентября 1941 года.

Подвиг защитников осадного города, отстоявших его в условиях тяжелейших испытаний, заслуживает глубокое уважение и признательность. Памяти жертв блокады и погибших участников обороны Ленинграда посвящены мемориальные ансамбли Пискаревского кладбища и Серафимского кладбища, вокруг города по бывшему блокадному кольцу фронта создан Зеленый пояс Славы.

Страшный период прошлых лет не обошел стороной и поселок Ленсоветовский, где благодаря неравнодушным людям сохранились воспоминания жителей блокадного города.

Библиотечный центр «ЛИСТ», открывшийся в мае 2022 года активно ведет краеведческую работу, собирает материалы об истории и жизни микрорайона. Ежемесячно, в рамках проекта «PROЛенсоветовский» проходят встречи, посвященные истории Пушкинского района.

25 января 2023 года состоялась встреча "Война в историях моей семьи". Гости встречи поговорили о том, как протекала жизнь в тяжелые дни блокады на территории, где сейчас располагается поселок Ленсоветовский, участники поделились уникальными фотографиями и фактами, а также рассказами о том, о том, какой след оставила Великая Отечественная война в их семьях.

Одной из таких историй мы хотим поделиться и с нашими читателями… 

Из воспоминаний Франца Евгения Николаевича, 

жителя блокадного Ленинграда 

2008 г. Санкт-Петербург, пос. Ленсоветовский, 16-57 

22 декабря 1941 года мне исполнилось десять лет. И вот девяти-десятилетнему мальчишке пришлось испытать на себе всю тяжесть Ленинградской блокадной зимы 1941-1942 года.
Мы – дети быстро взрослели в те трудные времена – со всеми наравне переносили бомбежки, обстрелы, голод, холод, отсутствие света и воды… Ходили на ощупь, в кромешной тьме длинных коридоров и обледенелых лестничных клеток. Комната освещалась маленькой коптилкой. Даже малые дети стоически переносили это трудное время, не плакали не ныли от голода. Кажется, только едва выдавали тяжесть переносимого. Передо мною был пример моей 5-4 летней сестры.

Мы в то время, в самое трудное время первой половины зимы, зимовали на набережной Фонтанки, 20 (кв. 6), в одной из комнат. Стекла окон были выбиты и завешаны одеялами и матрасами. В комнате была маленькая буржуйка, труба выходила в окно и выходила в дальний двор, с разрушенным домом. Мы попали в центр города после перемещения жителей из района прифронтовой зоны Московского района, примыкавшей к третьей линии обороны Ленинграда, средней рогатки (в настоящее время Площадь Победы, начало Краснопутиловской улицы, где провели в то время мои родственники по отцу 200 лет) ~ с 1765 года.

Нашу семью вывез на Пикапе «Эмка» друг отца по работе. Сначала на Садовую (ул. 3-го Июля, 60), а потом сменили место проживания на наб. реки Фонтанки, д. 20. Говорил, у нас тише, чем у вас. Так было в тот период. С собою одежда, что на себе. Мама что-то напихала в мешок из вещей, немного продуктов – возможно на неделю. У каждого – неотъемлемый противогаз, даже у маленькой сестры. Мама закрыла на ключ квартиру и больше мы там не были… Ведь не ожидала, что война затянется и мы окажемся в блокаде. Отец в тот период был при штабе фронта (за Гатчиной), связан был с ремонтом для автомашин фронта. Затем его перевели на казарменное положение в Ленинград, ремонтное предприятие по ремонту автомашин базировалось на Нейшлотском переулке, 23 (за Финляндским вокзалом). Два раза в месяц он приходил проведать нас – живы ли мы.

На мне в то время были обязанности по обеспечению топливом прожорливую, как оказалось, буржуйку, добывая дрова из развалин, разрушенных при бомбежках и обстрелах домов; водой, хотя вода потом была из реки Фонтанки, напротив инженерного замка. По сравнению с другими жителями города, она была близко. Приходилось посещать иногда наших немногочисленных родственников на Садовой улице (ул. 3-го июля) и наших колпинских родственников по матери, в Новосаратовке.

Возможно, этот труд, движение тоже способствовало, тому, что я останусь жив. Что осталось в памяти десятилетнего мальчика – гибель людей от бомбежек, артобстрелов, от голода, занесенных снегом гор. Особенно часто видел в то время блокадный Невский, Садовую улицу, Литейный проспект, Московский проспект, проспект Обуховской обороны, набережную Фонтанки, Лесной проспект… мосты – Литейный, Кировский, Володарский. Несколько раз проходил около единственно работавшего в блоке 5 ТЭЦ (за Володарским мостом).

На улицах всюду снег, сугробы и узкие тропки около домов, к бредущими по ним еле-еле, людям, закутанных, казалось в весь свой гардероб. Троллейбусы и трамваи – в сугробах.
Встречались и машины с прицепами, полные людских трупов. Центр города, видно оперативнее убирался от погибших и умерших горожан, но утром погибшие встречались, порой, полузасыпанные снегом.

Часто встречались горожане, везущие на санках, на волокушах завернутые трупы, дрова, воду…
в городе были созданы приёмные пункты, где принимали умерших людей (сложены они были штабелями, как дрова), откуда увозились в места захоронений. Остались в памяти, порой, непрерывные бомбежки, обстрелы. Вначале, когда скрывались в бомбоубежищах, а это было обязательно, как и светомаскировка. Вот сидишь в бомбоубежище и слышишь, как приближаются взрывы бомб – всё ближе и ближе. Вот сейчас – это наша. Но пронесло, взрывы стали дальше.
Нас миновало, но они достались нашим согражданам… Как страшно, когда взрывы трясут дом! Он как бы качается, кажется, как на пружинах.

Наше бомбоубежище на Садовой, 60 (ул. 3-го Июля), было устроено в полуподвальном помещении, бывшем продовольственном складе магазина. Поставлены были бревенчатые стойки-подпорки, обита жестью входная дверь, установлены – скамейки, электролампочки защищены проволочным плафоном, полуподвальные окна закрыты мешками с песком. Установлен радиорепродуктор, постоянно включенный. Бочки с водой.

Садовая ул., 60. Мы младшие дети наблюдали за светомаскировкой, крутились сирены домоуправления, выстраиваясь в очередь. Сначала это было интересное занятие.
Дети собирали пустые бутылки и складывали около Жэка – откуда они направлялись для заправки зажигательной смеси по борьбе с фашистскими танками, было такое обращение к населению. Старшие ребята дежурили на крышах во время воздушных налетов, боролись с зажигалками, следили за ракетчиками…

Прямым попаданием бомбы разрушено 7-этажное здание по Фонтанке, вблизи издательства «Ленинградская правда», в котором было современное газо-бомбоубежище.
Мы наблюдали за раскопками, в которых нашли мою родную тетю по маме.
Откопали только несколько человек… После этого мы перестали посещать наше бомбоубежище, которое могло спасать только от непрямого попадания и артобстрелов.

Первый массированный налет вражеской авиации на Ленинград 8 сентября 1941 года (и начало блокады). Вывел его собственными главами, еще живя в Средней Рогатке семь часов вечера, небольшая облачность на относительно небольшой высоте лежит лавина немецких юнкерсов-88, как казалось мне, в направлении Дома Советов (на Московском проспекте (Международном проспекте)) с самолетов летят ящики с зажигательными бомбами, которые раскрывались в воздухе. (Ребята постарше находили потом эти пустые ящики). Все небо в разрывах от снарядов зениток, трассы зенитных пулеметов, но они летят, проклятые. Я лично не видел большие пожары, Бадаевских складов, красного нефтяника, пожары в торговом порту… Были ещё пожары в других местах, но их я не видел. За ночь были ещё несколько налётов на очаги пожаров, как казалось мне.

В то время по Ленинграду ходила молва, что сгоревших продуктов Бадаевских складов хватило бы без подвоза на 5 лет, при карточной системе. Но это были людские слухи, а поздние публикации, опровергли эти слухи. Но часть ленинградцев всю зиму добывали Бадаевскую землю, она тоже шла в пищу, как добавка к чаю. Продавалась на толкучках (там сплавились земля, сахар, масло, мука и т. д.).
Детская память запечатлела, что Бадаевские склады бомбили 27 юнкерсов. Взрослым – думал, что это детская чушь. Однако, позднее, в мемуарах я встретил это число. Отец, служивший за Гатчиной, вспоминал. 8 сентября 1941 года уже с утра на Ленинград летела тьма вражеских самолетов, всё небо было закрыто ими. Но наши летчики и зенитчики отбили утренний налёт.

Затем, в полдень, снова налёт, в такой же массе, повторит и опять был отбит нашими войсками. И вот вечером опять налёт летит опять громадная масса самолётов. После больших потерь, часть самолетов смогли прорваться в Ленинград.

Отец очень переживал за нас ленинградцев, думал трудно остаться живыми после таких налетов. Но ленинградцы выжили, выстояли…

В этот же день была перерезана последняя связь со страной, по северной железной дороге.
Ленинград бомбили и обстреливали методично, с упорством маньяков. Ночью держали в постоянном напряжении бомбёжками, днем – артобстрелами. Наблюдал залпы Балтийского флота, когда на передовой останавливал полчища врага. При залпах – целое зарево освещало сторону Финского залива. Говорили: «Бьют Марат, октябрьская революция…»

Лично наблюдал, как наши истребители «Ястребки» И-16 садили первый раз бомбардировщик «Юнкерс-88», другой раз истребитель разворачивались, около Варшавской железной дороги, у переезда (сейчас пересекает в этом месте Варшавская улица) груда булыжников, на второй день мостовики восстанавливали булыжную мостовую. В блокаду горожане употребляли в пищу всё, что казалось можно было есть – жевать, имело хоть какую-то пищевую, кажущуюся ценность. Это горчица, столярный клей, дуранду-жмых, ремни, подошву, обойный клей и многое-многое другое, что люди находили в своих домашних, завалявшихся запасах! Кошек и собак уже не было.

На Фонтанке, 20, в нашей многокомнатной квартире жили: профессор со своей семьей – трое детей, семья инженера, две семьи рабочих (в том числе наша), которых я знал.
Все находились в одинаковом жизненном положении. Только семья профессора была эвакуирована самолетом на Большую землю, после смерти от голода старшего сына, в феврале 1942 года.

Погибла соседка-старушка от голода в феврале 42. При жизни давала читать детские книги (у них была богатая семейная библиотека). Но чтение чувств голода не снимало, в этом я убедился сам, хотя и чтец был ещё слабый, ведь за плечами было только окончание первого класса. В феврале 1942 погибла семья в одной из квартир между проулками первого и второго этажей. Обнаружили их гибель через неделю после кончины, домоуправление.

Наша семья жила в этот период в чужой комнате, где ничего съестного не было.
Два раза ходил я с бидончиком на производство отца (Нейшлотский переулок, 23), где он был на казарменном положении, бригадиром по ремонту автомашин. Отец говорил: «В этот день хорошая раздатчица». Он уговаривал её налить его порцию обеда в бидончик, она боялась видно было, строго-настрого запрещено это делать. Притом, видно она боялась потерять эту работу, т. к. у неё дома тоже семья, которая находилась в такой же участи как все мы, ленинградцы…

И вот я несу порцию в бидончике с Нейшлотского, по Лесному  проспекту, через Литейный мост, по набережной Невы, к набережной Фонтанки, к дому № 20. Боже упаси дотронуться до бидончика!
Дома мама разбавляла эту порцию папиного казарменного обеда, блокадную баланду в несколько раз…

В Новосаратовку мама ходила со мною пешком два раза и один раз одна.
Маршрут – Фонтанка, Невский проспект, пр. Обуховской обороны, затем через Володарский мост, около 5 ТЭЦ (только эта ТЭЦ работала всю блокадную первую зиму). Затем Володарский мост закрыли для пешеходов, как стратегический. Пересекали Неву по льду в районе речного вокзала по диагонали. Там у местного населения мама обменивала: сначала папино обручальное кольцо, потом – своё, в третий раз сняла с ушей красивые золотые серёжки! Деньги в ходу не были, только натуральный обмен. За каждую вещь (притом золотую) – один килограмм картошки и горсточка муки.
Больше у нас семейного золота не было…

Как мама делила я точно не могу объяснить, но это была хоть небольшая, но поддержка, выживать. Один раз при посещении общей семьи, принес ветку сосны, хвою, которую мы долго заваривали и переваривали. В то время было одно только желание – хоть раз ещё накушаться хлеба и картошки.

Сейчас, уже в преклонном возрасте, анализируя, пережитое той поры, не могу до сих пор сделать заключение; как мы остались живы, в ту страшную зиму – без всяких запасов (т. к. проживали в чужой квартире), при тех очень скромных добавках к государственному блокадному пайку. По себе сужу – добавляло «силы», что двигался, добывал топливо в буржуйку, воду, посещая иногда родственников…

Весной 1942 года, вместе с мамой и ленинградскими соседями помогал очищать двор и проезжую часть набережной Фонтанки, но опять нам было легче чем другим ленинградцам.
Рядом была Фонтанка, которая поила нас и приняла отходы, накопившиеся за зиму вместе со снегом и льдом. Видел первый ленинградский трамвай на Невском, но грузовой, когда очищали проспект ленинградцы и грузили трамвайные площадки – вагоны. Это шли живые люди, очищали город от накопившегося за зиму снега, льда, отходов человеческой деятельности, порой раскапывая и погибших. По призыву администрации города жители очистили Ленинград и спасли город и себя от эпидемии.

5 апреля 1942 года день эвакуации нашей семьи из Ленинграда. На руках документы эвакуации, отоварены хлебные карточки семьи, небольшой его запас отложен на дорогу.
Последняя ночь жизни в городе. И страшный воздушный налёт на Ленинград, в ночь, с 4 на 5 апреля, длившийся всю ночь. Часть зимы, когда были очень большие морозы, а они достигали иногда 35-40 градусов, воздушных налетов не было, но зато усилились артобстрелы из дальнобойных орудий и большого калибра: били порайонно, поквартально, принося разрушения и гибель людей. В этот налёт всю ночь просидели мы около буржуйки, деля понемногу полученный хлеб и сразу его съедая. Боялись, что при попадании бомбы, хлеб пропадёт, несъеденным. И решили лучше его скушать. В эту ночь вынесло взрывной волной последнюю нашу форточку из окна. Всю ночь шла бомбежка и доносились взрывы рвущихся снарядов (в районе инженерного замка и Летнего сада), утром говорили бомбы попали в склад снарядов зенитных батарей.

Утром по распоряжению директора авторемонтного предприятия, где работал и служил отец на казарменном положении, пришла полуторка и отвезла нас на Финляндский вокзал. Это была благодарность руководства за добросовестный труд отца. В основном люди добирались как могли. Там столпилось много эвакуированных ленинградцев. Были и дети, истощённые до предела. Валялось много чемоданов, на вокзале и вокруг него обессиленные люди бросали последние свои пожитки.

И вот на вокзале выдали нам, как эвакуированным по документам, по одному килограмму хлеба, затем объявили о выдаче обеда из двух блюд. Выдавали суп гороховый и горошницу, заправленную жирной тушенкой. Не ожидали такого дорогого подарка, прямо на вокзале.
Вечером 5 апреля посадили нас в вагоны пригородного сообщения, ночь в пути, а утром 6 апреля были на берегу Ладожского озера, вблизи Вагановского маяка. За ночь в вагонах погибло много эвакуированных, видно люди не смогли отрегулировать прием обильной и жирной пищи. Отец, сразу ограничил нам еду, а мы ещё долго обижались за это на него. Вероятно, это ограничение спасло нам тогда жизнь. Мама, уже на вокзале стало быстро опухать, отец разрезал до пят её валенки, и она слегла. Это был предвестник голодной смерти. Отец всячески старался сберечь и поставить маму на ноги, на это потребовалось полгода…

На Автомашине полуторка в открытом кузове пересекали Ладожское озеро (30 с лишним км.), уже вода скрывала колеса автомашин. Затем на другой стороне добирались по разбитым фронтовым дорогам до Волховстроя. На станции было одно сохранившиеся двухэтажное здание – типа колончи, где находилось руководство железнодорожной станцией и эвакопункт. Там нам выдали сухой паёк на каждого эвакуированного содержащий: хлеб, круг типа краковской колбасы, кусковый сахар, американские галеты, покрытые по диагонали шоколадом. Это был ещё один подарок, неожиданный, после перенесенных трудностей первой блокадной зимы. Наша семья попала во второй вагон эвакопоезда, после паровоза, сформированного из товарных двухъярусных вагонов (как их называли в то время – телятники. По краям сделаны палаты – нары, последние вагоны - буржуйки). Нам доставались первые тряски, дергания – когда всё валилось …

От Волховстроя до Тихвина – все обочины железнодорожных путей были завалены забитыми вагонами, заводским оборудованием. Сосновый лес с правой стороны не имел вершин, все они были срезаны огнём тяжелых сражений в этих районах, особенно под Тихвином, где в то время решалась судьба Ленинграда.

После 25 лет, новая встреча с этим пострадавшим от боёв сосновым лесом. Но время как-бы вылечило лес, так казалось, при проезде этих мест. Вблизи – эти раны, вероятно, были хорошо видны. Месяц в пути до города Красноярска. И в пути гибли и гибли в каждом вагоне ленинградцы, многие были оставлены на станциях северной железной дороги. А ленинградцы гибли и дальше…
Оставляя свой тяжкий блокадный след.

Люди были истощены до такой степени, что стоило только остановиться составу, как они выпадали и садились по нуждам вокруг вагонов, пожилые и молоды, мужчины и женщины, дети – у всех было расстройство желудочного-кишечного тракта, часто и более страшные последствия. Из-за чего наши составы ставили на отдаленные пути… Местные жители с большим сочувствием относились к эвакуированным ленинградцам, воочию видя их внешний вид и состояние. Ведь вся страна слышала о переживаемом и пережитом горожанами города Ленинграда. Встречающиеся войны воинских эшелонов, говорили тогда нам чем дальше на восток – больше хлеба и картошки, а большего нам в то время и не желалось.

И вот мы определились в глубоком тылу страны, где нет бомбежек, обстрелов, но с питанием тоже трудно. Все от мало- до великого трудились, чтобы хоть чем-то помочь стране, семье. Выручала черемша, грибы, ягода, огород… Тогда трудились и дети – кто на заводе, кто на производстве, кто в сельском хозяйстве. С 12.5 лет, с 1944 года (в течении 5 сезонов) начал я работать на прицепном зерновом комбайне штурвальным (помощником комбайнёра). К занятиям в школе приступал на два месяца позднее начала учебного года, после октябрьских праздников! Приходилось работать в колхозах, при мобилизации школы. От возгорания хлеба (зерна), заготавливали лес, дрова, занимались огородами, заготовкой кормов – косьбой и стогованием, обслуживали молотилки, занимались многими другими делами, необходимыми в то трудное время.

В нашей близкой немногочисленной родне в ленинградскую первую зиму 1941-1942 года тоже были потери от голодной смерти:

- на садовой ул., 60 (ул. 3-го июля) умер от голода 21 февраля 1942 года брат отца – дядя Саша, он числится в памятной блокадной книге. Где похоронен – неизвестно.

- в феврале-марте 1942 года погибли от голодной смерти в посёлке Новосаратовке, родные по матери – колпинцы: брат мамы – дядя Миша, его жена – тётя Соня и мама дяди Яши…
И другие родственники – колпинцы. Официальных сведений об их смерти найти не смог, но десять лет поисков дали результат, их потенциального захоронения в братской могиле, в двух километрах от Новосаратовки, около озер!

Мама, моей жены Марии Петровны, погибла при эвакуации из Ленинграда (Всеволожска), от истощения и болезни, попала в санитарный вагон эвакопоезда и видно погибла в госпитале на одной из железнодорожных станций Красноярского края. Множественные письменные запросы не дали результатов, так и неизвестно где она нашла последнее пристанище, как и многие погибшие при эвакуации ленинградцы.

Материалы предоставлены другом и коллегой
Евгения Франца - Валерием Николаевичем Фалалеевым. 

Статью подготовила заведующая отделом обслуживания Ирина Синицына