Краеведческий клуб "Отечество" приглашает

Книга стихов Юрия Алексеева издана в 2017 году.

Далее - предисловие к книге, написанное Евгением Зарецким, участником Пушкинского литобъединения Т.Г.Гнедич 1960-х годов:

О Юре Алексееве трудно говорить в прошедшем времени.Он ушел два года назад, не успев попрощаться, но зато без боли и мучений для себя и близких. Около полуночи, вернувшись с женой с прогулки, прилег на диван, но ему не спалось. Он уже плохо видел, и Ирина решила почитать ему записные книжки Сергея Довлатова, с которым Юра был дружен в конце 70-х. Когда прочла забавную миниатюру об Арьеве, Юра негромко засмеялся... И все... Ни слова, ни знака, просто перестал дышать, тихо завершив свой земной путь. «Скорая» констатировала мгновенную смерть: тромб остановил сердце.

Жизнь его вовсе не была безмятежной. Об этом он написалкоротко и емко:

Мне повезло:

Я пил – не спился,

В автомобиле не разбился,

Меня в милиции не били,

Не выслали, не посадили…

И вот теперь за все за это

Благодарю страну Советов.

Она ушла в небытиё,

Но все же скучно без неё… 

Юра был Поэтом. Почти все его годы связаны с городом, носящим имя Пушкина, где все дышало поэзией! И прекрасные парки с заветными уголками, увековеченными в стихах

Первого поэта России; и дворцы, притягивающие миллионы людей со всего мира; и Лицей, оставшийся предметом поклонения на века; и каждый камень улиц, уцелевших в разгуле массовой застройки нового времени…

Юра не сочинял стихи. Они сопровождали его с самых ранних лет. Он читал их негромким голосом, немного в нос, но четко выговаривая каждое слово, словно впечатывая в тех, кто слушал и слышал его. Он не вымучивал свои творения, они

сами выплескивались на бумагу не каллиграфическим, неразборчивым почерком. Их было немного, как он записал в своем дневнике: всего несколько десятков заслуживают памяти. Он, безусловно, слишком придирчиво отнесся к отбору своих произведений. Мне довелось запомнить, и я готов прочесть наизусть, по крайней мере, три из его самых ранних. И они вполне соответствуют уровню зрелого мастера.

В этой небольшой книге, которую собрала его жена Ирина из разбросанных записей, они заняли не меньше двухсот страниц. Это практически единственное их полное собрание и первая книга, выходящая в свет значительным, по сегодняшним меркам, тиражом, несомненно, заслуживает внимания читателя. Обидно, что событие это произошло с большим опозданием в ту пору, когда поэтическое творчество переживает в стране отнюдь не лучшие времена. Все должно было случиться почти полвека назад, и тогда его имя прозвучало бы в полную силу.

Юра был любимым учеником в литобъединении Татьяны Григорьевны Гнедич,

великолепной переводчицы, замечательной наставницы и выдающегося проводника в мир литературы. Она открывала нам новые имена, удивительно много помнила, читала наизусть и попутно разбирала стихи поэтов серебряного века.

В конце 60-х на совещании молодых литераторов очень авторитетный поэт Вадим Шефнер дал Юре рекомендацию к печати. Маленькую книгу подготовили к изданию. В то время выход в свет книги, автору которой едва исполнилось 20 лет, означал признание и давал зеленый свет для вхождения в когорту самых талантливых и перспективных. Книгу перед публикацией по заведенному порядку отдали на рецензию критику, задачей которого было «держать и не пущать». Этот гробовщик оценил стихи как очернительство советской действительности. Потребовал избавить их от мрачного настроя и «высветлить». Оттепель кончилась, пришли времена новой охоты на неудобных и, значит, чем-то опасных для существующего режима людей. Особенно важным казалось для охранителей не допускать слово, свободное от идеологических рамок, к массовому читателю и слушателю. Кто-то сумел прогнуться под требования власти, приспособиться, поддаться нажиму. Тогда был бы успех, деньги и отдых в Переделкино или в Комарово. Юра не захотел, отказался «высветлять». Более того, он совершил «ужасный проступок»: отдал стихи в сборник «Метрополь», напечатанный за границей. После этого вопрос о допуске в тесные ряды советских писателей отпал сам собой. Начались трудности с работой, все чаще он впадал в депрессию и уходил от действительности в компании таких же непризнанных, но шумных друзей. Места встреч – кафетерий под рестораном «Москва» на Невском, который между собой называли не иначе как «Сайгон», вечеринки на чьих-то квартирах, веселые, «с подогревом», сборища в чужих подъездах. Кто-то попадал в «списки диссидентов» и после разных мытарств, отсидок в психушке, а то и в лагере, уезжал за рубеж и пропадал там в тоске и бесправии. Бардам было легче, они

находили утешение в песне, уходившей к людям…

Только в конце 80-х, на волне всеобщего ожидания перемен, как в 60-е, поэты опять стали собирать огромные залы. Юра с успехом и упоением участвовал в этом долгожданном празднике жизни, но продлился он недолго. С книгой опять не вышло, теперь не было денег на издание, да и возможности типографий сводились к выпуску открытых заново писателей 20-х – 40-х годов. Юра снова не успел, хотя его творчество

поднялось на новую ступень: философского и точного осмысления происходящего вокруг.

В этой книге представлены его лучшие стихи, написанные в течение отпущенного ему времени. Думается, что они не только найдут, наконец, читателя, но и займут достойное место в библиотеках, где им обеспечена встреча и с будущими поколениями. Как это случилось с любимой им Мариной Цветаевой, написавшей в глухое для поэзии время пророческие строки:

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.